Призывы остановить глобальное разрушение природы и направить свою деятельность на восстановление экосистем звучали 3 марта 2025 года, во Всемирный день дикой природы. Задачу обратить вспять глобальную утрату биоразнообразия к 2030 году в ООН считают императивом. Поскольку общечеловеческие проблемы планетарного масштаба решаются локально, на уровне континентов, стран, территорий, полезно понимать, что означает сама проблема и возможности ее решения для России и населяющих ее народов. Ведь запасы ресурсов, которыми мы пользуемся: вода, воздух, растения и животные, полезные ископаемые, – хоть и велики, но исчерпаемы, а их возобновление потребует времени, несопоставимого с длительностью человеческой жизни.
Почему важно сохранить экосистемы? На каком этапе этой работы находится Россия? Об этом подробно – Виктор Иванович Данилов-Данильян.
Как сохранить биоразнообразие?
У проблемы сохранения биоразнообразия есть два направления решения. Первое направление — сохранять биоразнообразие, так сказать, вообще, глобально. Для этого необходимо сокращать антропогенные воздействия на природу везде, всегда и всюду. То есть перестать применять ядохимикаты и прочую опасную для биоты химию в сельском хозяйстве, сокращать выбросы вредных веществ в атмосферу, сокращать сбросы неочищенных и недоочищенных сточных вод в водные объекты и так далее.
Второе направление – заниматься сохранением разнообразия локально, то есть в особо охраняемых природных территориях (ООПТ). Если речь идёт о достаточно «заметных» биологических видах – тиграх, леопардах, стерхах, таких бабочках, как аполлон, олеандровый бражник, мнемозина, очень редких растениях и шляпочных грибах и так далее (такие виды заносятся в красные книги – международную, российскую, региональные), то это направление может работать достаточно эффективно, но и то не всегда.
У проблемы сохранения биоразнообразия есть два направления решения. Первое направление — сохранять биоразнообразие, так сказать, вообще, глобально. Для этого необходимо сокращать антропогенные воздействия на природу везде, всегда и всюду. То есть перестать применять ядохимикаты и прочую опасную для биоты химию в сельском хозяйстве, сокращать выбросы вредных веществ в атмосферу, сокращать сбросы неочищенных и недоочищенных сточных вод в водные объекты и так далее.
Второе направление – заниматься сохранением разнообразия локально, то есть в особо охраняемых природных территориях (ООПТ). Если речь идёт о достаточно «заметных» биологических видах – тиграх, леопардах, стерхах, таких бабочках, как аполлон, олеандровый бражник, мнемозина, очень редких растениях и шляпочных грибах и так далее (такие виды заносятся в красные книги – международную, российскую, региональные), то это направление может работать достаточно эффективно, но и то не всегда.
фото: kizhi.karelia.ru
фото: rgo.ru
Но оно почти бессильно, когда речь идет, скажем, о почвенной биоте, о фитопланктоне, о зоопланктоне и так далее. Подавляющее большинство организмов здесь невооружённым глазом увидеть нельзя. Попытки сохранять биоразнообразие в этой части, используя ООПТ, с моей точки зрения, малорезультативны.
К великому сожалению, самые массовые вымирания происходят именно там, в микроскопической биоте, которая составляет фундамент системы живых организмов, по Вернадскому – живого вещества планеты. Фитопланктон продуцирует огромное количество биомассы в океане и пресных водах, зоопланктон – важнейшее звено в пищевых цепях. То же самое можно говорить про почву. Редуценты почти все микроскопичны. По работе, которую они совершают, на невидимые микроорганизмы приходится почти всё, тогда как на видимые – совсем малая часть.
С ООПТ в разных странах дела обстоят по-разному, но будем считать, что у нас они пока удовлетворительны. То есть, количество ООПТ растёт, их общая площадь – тоже, хотя нередко это делается далеко не оптимальным образом.
Иногда ООПТ устраивают не потому, что там нужно сохранить какие-то краснокнижные виды или не потому, что нужно сохранить в неприкосновенности (по возможности!) типичный для данной местности ландшафт, чтобы просто знали, как она выглядела раньше, до начала антропогенного стресса на природу. Устраивают её потому, что эта самая «особая охрана» кому-то нужна, чтобы сохранить (точнее, оградить) что-то построенное на ней: дачи, загородные дома, какие-нибудь бани и тому подобные объекты. Вот ради этого иногда и затеваются новые ООПТ или расширяются существующие (конечно, не заповедники, но, например, заказники).
А с первым направлением сохранения биоразнообразия – глобальным – у нас пока всё обстоит плохо.
Мониторинг и статистика
Качество воды не улучшается. И нагрузка на водные объекты, судя по всему, растет, хотя официальные данные этого не показывают, потому что мало что учитывают: не учитывают диффузное загрязнение, совершенно неудовлетворительно учитывают загрязнение от точечных источников. Потому что это делается не приборами, а расчетным путём, при этом искажения реальных значений случаются «в разы».
К великому сожалению, самые массовые вымирания происходят именно там, в микроскопической биоте, которая составляет фундамент системы живых организмов, по Вернадскому – живого вещества планеты. Фитопланктон продуцирует огромное количество биомассы в океане и пресных водах, зоопланктон – важнейшее звено в пищевых цепях. То же самое можно говорить про почву. Редуценты почти все микроскопичны. По работе, которую они совершают, на невидимые микроорганизмы приходится почти всё, тогда как на видимые – совсем малая часть.
С ООПТ в разных странах дела обстоят по-разному, но будем считать, что у нас они пока удовлетворительны. То есть, количество ООПТ растёт, их общая площадь – тоже, хотя нередко это делается далеко не оптимальным образом.
Иногда ООПТ устраивают не потому, что там нужно сохранить какие-то краснокнижные виды или не потому, что нужно сохранить в неприкосновенности (по возможности!) типичный для данной местности ландшафт, чтобы просто знали, как она выглядела раньше, до начала антропогенного стресса на природу. Устраивают её потому, что эта самая «особая охрана» кому-то нужна, чтобы сохранить (точнее, оградить) что-то построенное на ней: дачи, загородные дома, какие-нибудь бани и тому подобные объекты. Вот ради этого иногда и затеваются новые ООПТ или расширяются существующие (конечно, не заповедники, но, например, заказники).
А с первым направлением сохранения биоразнообразия – глобальным – у нас пока всё обстоит плохо.
Мониторинг и статистика
Качество воды не улучшается. И нагрузка на водные объекты, судя по всему, растет, хотя официальные данные этого не показывают, потому что мало что учитывают: не учитывают диффузное загрязнение, совершенно неудовлетворительно учитывают загрязнение от точечных источников. Потому что это делается не приборами, а расчетным путём, при этом искажения реальных значений случаются «в разы».
фото: р. Мерянка, Московская обл.
Не очень хорошо обстоят дела и с воздухом, это прямо надо сказать. Количество городов, где экстремальные или высокие загрязнения воздуха встречаются регулярно, не сокращается. Примерно как было, так и остается. Но об этом даже судить непросто, потому что в Российской Федерации плохо поставлен экологический мониторинг. Мы недостаточно пользуемся приборными средствами мониторинга даже для измерения загрязнённости воздуха.
А что касается качества воды, то тут мониторинг основан, как правило, на слишком редком и нерегулярном отборе проб, спланирован далеко не лучшим образом. Претензий тут так много, что не хочется перечислять.
Внимательному читателю, знакомому со статистикой и со статистическими оценками надежности информации, достаточно посмотреть что-нибудь вроде Государственного доклада о состоянии озера Байкал и мерах по его охране, и он увидит, что картина, которую рисуют приводимые там данные, никак не может считаться статистически состоятельной. В таких условиях оценки давать крайне затруднительно.
В мире дела с сохранением биоразнообразия обстоят ненамного лучше, чем у нас, даже если где-то и лучше. В списке стран мира, упорядоченном по качеству окружающей среды и заботе о ней, мы находимся все-таки в верхней половине, а не в нижней.
Зачем сохранять биоразнообразие?
Биоразнообразие – это необходимое условие устойчивости каждой экосистемы. Мы не очень хорошо знаем, как функционируют экосистемы.
У нас моделей функционирования экосистем практически нет, даже самых простых. И никто не может сказать, как на функционировании биоты скажется исчезновение того или другого биологического вида. Решение этой задачи пока может считаться для науки практически непосильным. Если ее в каких-то отдельных, исключительных случаях и удаётся решать, то это совершенно не характеризует ситуацию в целом.
Так вот, биоразнообразие нужно для того, чтобы могла восстановиться экосистема, претерпевшая какие-то неприемлемые по уровню нагрузки воздействия, в том числе и прежде всего, антропогенные. Это восстановление происходит благодаря процессу сукцессии – последовательной закономерной смены одного биологического сообщества другим, когда обновляется состав доминантных видов. Это обновление происходит таким образом, что каждая стадия (фаза) готовит оптимальные условия для следующей стадии, для её доминантных видов, которые будут господствовать на этой стадии сукцессии. И только самая последняя стадия, финальная – это и есть такое сообщество организмов, структура которого обеспечивает стационарное состояние экосистемы в нормальных условиях. Она уже не претерпевает структурных изменений и воспроизводит сама себя. В ходе процесса сукцессии, для смены стадий, нужны все виды, которые есть в экосистеме. Они отличаются по своим функциям, по значимости, но, тем не менее, они нужны все. И если происходит потеря биоразнообразия, это значит, что сукцессионный процесс или замедляется, или вообще не дойдет до конца, до восстановления первоначальной экосистемы.
Само собой разумеется, что от устойчивости экосистем зависит устойчивость всей биосферы, всей биоты, которая составляет её самую важную для нас часть, которая во многом определяет окружающую среду, а без неё мы существовать не можем.
А что касается качества воды, то тут мониторинг основан, как правило, на слишком редком и нерегулярном отборе проб, спланирован далеко не лучшим образом. Претензий тут так много, что не хочется перечислять.
Внимательному читателю, знакомому со статистикой и со статистическими оценками надежности информации, достаточно посмотреть что-нибудь вроде Государственного доклада о состоянии озера Байкал и мерах по его охране, и он увидит, что картина, которую рисуют приводимые там данные, никак не может считаться статистически состоятельной. В таких условиях оценки давать крайне затруднительно.
В мире дела с сохранением биоразнообразия обстоят ненамного лучше, чем у нас, даже если где-то и лучше. В списке стран мира, упорядоченном по качеству окружающей среды и заботе о ней, мы находимся все-таки в верхней половине, а не в нижней.
Зачем сохранять биоразнообразие?
Биоразнообразие – это необходимое условие устойчивости каждой экосистемы. Мы не очень хорошо знаем, как функционируют экосистемы.
У нас моделей функционирования экосистем практически нет, даже самых простых. И никто не может сказать, как на функционировании биоты скажется исчезновение того или другого биологического вида. Решение этой задачи пока может считаться для науки практически непосильным. Если ее в каких-то отдельных, исключительных случаях и удаётся решать, то это совершенно не характеризует ситуацию в целом.
Так вот, биоразнообразие нужно для того, чтобы могла восстановиться экосистема, претерпевшая какие-то неприемлемые по уровню нагрузки воздействия, в том числе и прежде всего, антропогенные. Это восстановление происходит благодаря процессу сукцессии – последовательной закономерной смены одного биологического сообщества другим, когда обновляется состав доминантных видов. Это обновление происходит таким образом, что каждая стадия (фаза) готовит оптимальные условия для следующей стадии, для её доминантных видов, которые будут господствовать на этой стадии сукцессии. И только самая последняя стадия, финальная – это и есть такое сообщество организмов, структура которого обеспечивает стационарное состояние экосистемы в нормальных условиях. Она уже не претерпевает структурных изменений и воспроизводит сама себя. В ходе процесса сукцессии, для смены стадий, нужны все виды, которые есть в экосистеме. Они отличаются по своим функциям, по значимости, но, тем не менее, они нужны все. И если происходит потеря биоразнообразия, это значит, что сукцессионный процесс или замедляется, или вообще не дойдет до конца, до восстановления первоначальной экосистемы.
Само собой разумеется, что от устойчивости экосистем зависит устойчивость всей биосферы, всей биоты, которая составляет её самую важную для нас часть, которая во многом определяет окружающую среду, а без неё мы существовать не можем.
© Fotolia/artemp1
Кое-что о Марсе
Но и на Марс человечество не может улететь и «освоить» его, как я глубоко убежден: человек приспособлен к жизни именно в земной биосфере, а в других, в том числе и предполагаемых искусственных, – не приспособлен и приспособиться не сможет. На Марсе нельзя воспроизвести ничего похожего на земную биоту. В нашем геноме записано не только строение нашего организма, но и его реакции на окружающую среду – именно земную природу, в которой человек сформировался. Конечно, все виды организмов адаптивны, то есть могут выжить при изменениях среды, и человек, благодаря своему разуму, намного адаптивнее всех. Но у этой адаптивности есть свои границы, определяемых именно геномом, перейти их – не получится. Если человек хочет жить где-то в совсем другом месте, ему там самому придется превратиться во что-то уже не человеческое, в киборга или в «постчеловека», но я не думаю, что нам нужно к этому стремиться. Надо сохранить земную природу с её биоразнообразием (насколько получится, с учётом уже нанесённых и будущих антропогенных ран) и научиться жить в ней, не разрушая её.
Кое-что о Марсе
Но и на Марс человечество не может улететь и «освоить» его, как я глубоко убежден: человек приспособлен к жизни именно в земной биосфере, а в других, в том числе и предполагаемых искусственных, – не приспособлен и приспособиться не сможет. На Марсе нельзя воспроизвести ничего похожего на земную биоту. В нашем геноме записано не только строение нашего организма, но и его реакции на окружающую среду – именно земную природу, в которой человек сформировался. Конечно, все виды организмов адаптивны, то есть могут выжить при изменениях среды, и человек, благодаря своему разуму, намного адаптивнее всех. Но у этой адаптивности есть свои границы, определяемых именно геномом, перейти их – не получится. Если человек хочет жить где-то в совсем другом месте, ему там самому придется превратиться во что-то уже не человеческое, в киборга или в «постчеловека», но я не думаю, что нам нужно к этому стремиться. Надо сохранить земную природу с её биоразнообразием (насколько получится, с учётом уже нанесённых и будущих антропогенных ран) и научиться жить в ней, не разрушая её.
